Город шумел бронхами реклам,
Элегантные сучки прокалывали Риманову плоскость,
Шлюхи, бандиты,- вот такие дела,
И одна, истекающая лоском.

В шикарном ландо
Бродвей раскалывался надвое,
Блондинка сжимала бандиту ладонь,
А глаза вопрошали,- надо ли?

Скорость и комфорт внутри золотистого мерса.
Закинув ногу на ногу, пробовала персик.
Длинный пальчик посверливал перстень.
Муж - банкир. Любовник - садовник.
- Эх,- поймать бы кентавра на перси,
Чтобы снять с него комплекс,
Чтобы было, что вспомнить.
Там, среди астр,
Катастрофа страсти.
Хазар таращится в Рахель,
И конопля течёт в трахею,
Еврейка, сладостью владея,
Хазара стряхивает с ея,
Прелестней Шерон, жира форм.
Как тогда, в Цюрихе,-
Мальчик со съеденным сердцем
Клянчит, целует мизинцы -
Леденцы смерти.
В любви - это принцип,
По которому вещи становятся частью прихотей.
Жизнь, вошедшая в вещи, превращается в притчи.
А ты равнодушно любуешься в зеркальце:
- Дам только сказочным принцам.
- Принцам?

На бёдра блондинки легла тяжёлая лапа,
День за днём ползла она внутрь.
- Слабо?
Делая вид, что против, а сама осклабилась.
Там, внутри, некие клавиши плавились.
Там, внутри: Война в Югославии,
Хес балла, талибы, Моссад,
Кавказ, возникающий из засад,-
Будто её кто-то тревожно и нежно гладил.
Ну разве она могла
самой себе отказать в усладе?

Груди рвали платье на части.
- Так вы сегодня платите?
Классно!
Примите участие.
А из под платья - белые чайки счастья.
И взгляды стукались, словно унчаки.
Взяла за галстук:"Теперь вы в цуг-цванге.
Трое суток - это могут морские черепашки,
Ах, как жалко, что в машине нету ванны.
Я гибка, как игуана.
Анна Анна дон Гуана,
Аш два о и аш о аш
Это пара водорода,
Это пара влажный блаж".

Жёлтая черешня фонарей рассыпалась жемчугом ласк.
А на ней только гласные глаз,
Только стебли блеска.
Из чёрных ресниц - хруст нарезанной лески.
И две корюшки бьются в плеске,
И жарится джаз, и капают слезки.
Аджария, жар, жажда, юз в сиропе селёдки.
Салоник гибнет посерёдке.
След Кио в зле гао.
Иль синяки из Финикии блондинка лаской извлекала.
Иль сикель финки и дельфина Европа ластами
о скалы.
Иль в Киле сизые сильфиды лассом свалили аксакала.
И лес кипел, и в листья падал стеклянным плясом
водопада.

Голые глаза из двуствольного вечера
Выстреливали фиолетовым запахом глетчера.
И она застрелила его от нечего...
А нас её трели облили с неба.
Но, всё-равно, не было
кайфа!

Кипрский загар и привкус кокса,
Вакса пустоты, аромат кензо,
Где-то там, внутри,- Оксфорд,
Здесь - сплошное сенсо...

Уа,уа,- молюск, свивающийся в трубочку,
Рассстёгивала пуговку за пуговкой,
Ловила дылдочку на удочку,
И прикасалась всею туточки.
- Вам угощение приблудочки,
Прошу прощения - порабощение.

Казалось - подползёт и слижет.
Любовь вмещается в клише,
Когда душа гораздо ближе,
Чем некий отклик в неглиже.
Души уж нет,
душа в Париже,
А потому нам ближе
Же.


Дрожь машин, и она - дрожь.
Дрожжи вздымали её до вершин,
И вдруг:"Целуй, но не трожь".
А сама смеётся. И хлынул дождь.
И не стало машин.

Истерика стервы густа, как крапива,
И хлещет почище Аустерлица воздухоплавателей
постелей

Воздав,
мы плаваем в слове - длиться.
И прислал ему Бог воз шоколада Дав.
В небе горлом пошла звезда.
- Так я сумашедшая? - Иногда.

И вдруг глаза поднимает,
А за ними, на фарфоре,
Две русские голубые
На фоне чистого неба,
И там где была фифа,-
Одна бесконечная нега.


Что может выразить блеск слов?
Слова улизнут уйдя в Love.
Йод любви обольёт зло.
И вдруг! - Облака!

- В вашей душе: нежность, сбитая с ног,
Стокгольм, пианиссимо, сцена...
Залгавшись, испытываю озноб.
В ответ:"Назовите себе цену".
А в глазах - в одну из июньских ночей -
Горели сиреневые неоны
И губы шептали:"Молчите,
я здесь,
Молчите, я ничего,
ничего не помню".

- Мамочка! Ради Бога!
Не делай это с немцами! -
- С таким цинизмом целовать христосочку.
Но кресло опускалось вниз,
И ты расстёгивала кофточку...
Лежать или сидеть, смотреть в него
И делать вид, что любишь,
Поэт и пёс, корреспондент, тчк.
Облюбовавши, любишь, юбишь.
Юдашкин тишь да боа, Анри Ж.
Сам Сартр скажет то же,- ложь.
Мне тяжело, но ложно всё промеж,-
Блажь площадей, пальпация шелков,
Шептанье плошек, кошельки бровей,
Сам голос - голо-сам,
Гасан, Хасан, Абдурасан.

- Ах, дорогая!
Буравя взглядом,
Попрятав всё, чем мы пренебрегли,
И, помнишь,- пилигримами гребли
По контуру расквашеной зари.
Отдайся им, не нарушая клятвы!
Отдайся,
а потом замри в любви!

Мерс стоял у входа в бар.
Едва заметная дрожь.
- Зачем я сейчас похожа на тварь?
Что же я делаю? - Боже!
А руки плели свои кружева,
В то время как ноги увязли в вожжах,
И двое дымились вдоль некого шва,-
Вожак и его распалённая шваль.
- Так почему я, такая, жива?

И тело взрывалось стоном и станом,
Звоном и зовом,
и улетало в заумь,
Пока её растворённые в криках мысли
не взорвались бодузаном.

И вдруг к стоянке сквозь дожди
Вылетел белый джип,
На котором золотом выжгли - Жди.
А внутри - волки.
Вожак скалясь,-
- Что, милая, устала?
Пялясь.
- Пли из двустволки!
И когда лобовое растаяло,
далеко удрала стая его.
Ворона, мёртвые губы листая,
долбанула по мокрой стали.
И не стало её!
И не стало её!
И не стало её!