К облакам поднимается пухом лебяжьим пар
И щекочет немое лицо Господне.
Как невинен и лёгок покинувший шкуру жар,
Что чужими ветрами внезапно отнят.

Мне тоскливо и тяжко стоять на твоей земле,
На которой ты бегал и знал до пяди.
И по первому хрусту в моём нарезном стволе
Замирал ты и ждал, чтоб рвануть не глядя.

Но никто не смотрел так пронзительно мне в глаза…
Ты – один, я – второй грустноокий лебедь.
Потому вечерами на мёртвой траве – роса,
И десятая плесень – на чёрном хлебе.

Я на шее твоей не вязал дорогих петель,
Ведь зверям не идут ни ремни, ни цепи.
Ты поднялся до солнца и смотришь на мой апрель,
Оттого мои бельма оно так слепит.

Я не волк, но схоронен под ивою волчий брат.
Он и мне приходился любимым братом.
Я кричал его имя мгновенье ещё назад,
Но оно утонуло в лучах заката.

И украденный эхом последний истошный клич
Никогда не откликнется добрым лаем…
Ты достиг парадиза, а мне удалось достичь
Лишь бескрайней тоски на горбатом крае.