* * *

…наместник прав – Империя больна.
Но проку в этом нам с тобой немного.
Когда страна у смертного порога,
меняется не время – времена,
и остаётся лишь одна дорога:
готовить удила и стремена.

До Рима ли, когда гусиный пух
на площадях расхваливают гиды?
Нам выпадают мартовские иды.
Но только каждый к предсказаньям глух.
Едино всё пшенице: что акриды,
что саранча – не выберешь из двух.

Историкам оставим времена
и проживём достойно что осталось.
Спокойно встретим немощную старость
в кругу семьи. И в ожиданье сна
поймём, насколько бесконечна малость
тяжёлого уже веретена.

* * *

Недостижимый адресат,
из тех, кто выбыл в неизвестность,
ты жил и был, а ныне – местность,
кладбищенский, по сути, факт.
Взъерошишь память и тоску
свою познаешь в полной мере:
я тоже жил в эсесесере
по окрику и по свистку.
Я так же медленно ходил
по провисающим канатам,
пил, как и все, ругался матом,
и люто родину любил.
И век двадцатый отзверел,
страна прошла и солнце ясно,
глаза слепит короста наста,
и режет буквы хрупкий мел,
и аспидная врёт доска:
весны не будет. Честно-честно.
Есть лёд и снег. Земля и место.
Вернее, местность, и тоска.