Не кайся, не волнуйся, не завидуй,
зла не держи.
Пусть представляется ошибкой и обидой
та самая, на букву «жи»,
та самая, что невосстановима,
что – вдребезги, враздрызг,
не дым, а тень, бегущая от дыма.
Вчинить ей иск
гражданский, что ли? Сколько нас, овечек,
над краем пропасти косит с опаской вниз,
где искалеченный валяется ответчик
с истцом в обнимку. Слушай, улыбнись,
вот каламбур дурной: конец не бесконечен,
а вот другой: век человеческий не вечен.
Убого? Ах, печали–tristia, кораблик-ровно-в-шесть,
когда рябиновой еще грамм триста есть...
Finita la… играйте, бесы, войте, зубы скальте -
без пастыря, от фонаря
как горько звезды городские на асфальте
неслышно светятся, горя.

«Ничего не исправить, висков не сдавить,
и душой опрокинутой не покривить –
затерявшись иглою в стогу,
я уже никого не смогу удивить,
никого поразить не смогу,
я уже не смогу поразить никого,
я несчастное, конченое существо,
мне и в пять утра – не до сна.
И не спрашивай, что я имею в виду –
не огонь, не прогулки по тонкому льду,
не любовь (что такое она?).»

«Здесь закроем кавычки. Брось душу травить.
Наливай-ка по третьей, попробуем выть
по-другому, иному совсем.
Помнишь кассу у Галича? Щелк да щелк.
То ли серый волк, то ли вороний волк –
он обходится без лексем.
Он блуждает средь пуль и стальных ежей,
без предлогов-склонений, без падежей,
он молчит по дороге в морг.
Но при жизни лоснилась жаркая шерсть,
и не знал он слова «смерть» или «персть»,
что ему Москва и Нью-Йорк?»

«Так нальем по четвертой, хоть это и од-
нообразный и выработанный ход.
Латинянин, начни с яйца,
до рассветной зари рассуждай взахлеб
о достоинствах (выяснить главное чтоб)
малосольного огурца.»
«Я хочу в Венецию». «Ну и что?
Я вот с радостью выиграл бы в лото
тысяч восемь.» «Рублей?» «А хрен!»
«Ну давай по пятой. Подумай сам –
там вода тоскует по небесам,
и пространство, как время, крен

даёт в сторону пропасти.» «Не скажи.
Сколько время нищее ни кружи,
как сизарь над площадью эс-вэ Марка,
будет знак ему: «не кормите птиц».
Не переступайте выщербленных границ
между хлябью и твердью». «Жалко».
«А теперь пора. По шестой?» «Давай».
Каравай пшеничный мой, каравай,
выбирай же – лезвие или обух.
Как же, горестный Господи, жизнь легка.
Словно свет, как перевранная строка
без кавычек и круглых скобок.