Ты думала, что станет с машинистом,
Когда на снег ложилась – белый, чистый,
Бедовою и грешной головой?
В полусознанье трепетали ноздри
Его Фру-фру. Перед глазами – звёзды
Облонской Анны – лживой, но живой!

Ты думала о стрелочнике, Анна?
А вдруг в тот вечер он, напившись пьяным,
О должностных уставах подзабыл?
Нет! Ты жила последним: нежеланна!
Есть светлый взор и стройность-пышность стана,
И жажда, чтоб рыдали, что есть сил.

Нет! Ты – не мать.
Твои шальные дети
Не Вронским станут мстить.
Они отметят
Каренинские уши до конца.
Тебе ли не жилось о ту эпоху,
Где ясно всё – что хорошо, что плохо?
Шепнули что предсмертные уста?

Очередной любовью я болею.
Но Анны, Анны – нет, не пожалею.
Здесь вороны, как Вронские, кружат.
А впрочем, ну вас всех!
Покойтесь с миром,
Мои литературные кумиры!
Лишь автор в судьбах ваших виноват.