Он в девятнадцать был убит,
женившийся едва…
Врачи дивились: не кричит
роженица –вдова,
как будто знает наперёд,
что приготовил ей
Мы, Божьей милостью, народ
непуганых вождей.

Им, после выписки, домой
какой-то, там, совет
доставил крупы, плащ чужой
и проездной билет,
а, в части прочих…
«выплат там…»
закон, увы, суров
и доказательства – на мам
переложил и вдов.

- Так говоришь, пропал… ну-ну…
Бывает, спору нет,
но тут… для формы бы…ему
военный бы билет…
или свидетельство полка…
мол, подвиг, все дела…
У нас всё медленно пока…
не служба- кабала.
Военным было недосуг
впрягаться в сотни дел,
где молодой солдат- супруг
«папашей стать успел».
- Какого…!?,- мыслили они,-
понаписали льгот,
ведь каждый «влево» норовит,
когда призыв идёт!

А, ей бы… хаггисов пакет
да верности в руках,
по коридорам силы нет
стоять в очередях,
где мир не ведает цены,
что значит быть одной
без снов, без слёз и без вины,
и мамой, и вдовой…

Но жизнь,
зачёркнутая, вдруг,
отчаянно светла,
где сын очерчивает круг,
неведомого зла,
где папа - храбрый Ланцелот
и борется с войной,
а мамин голос слаще льгот,
обещанных страной.

И, пусть, не так, казалось ей,
любила и ждала,
и сыновья на матерей
похожи, как всегда,
но первой сказкой знал малыш
не«баюшки-баю»,
а как сражался Кибальчиш
за Родину свою.

Он прорастал, как стебелёк
случайный, в суходол,
война второй тянулась срок,
когда он в класс вошёл
и, пусть ещё молва несла,
что папа - не герой,
военной выправка была
в спине его прямой.
…
Мы в круг привычный собрались
пропавших поминать,
когда в размеренную жизнь,
вдруг, постучала мать
и, сына выставив вперед,
шепнула: - Ну, читай!
А мы, не зная, что нас ждёт,
им подвигали чай,
хоть сами грели за столом
печальное вино,
-Да-да, спасибо, мы… потом…
Он… выучил… давно…
…
И школьник, смерив взглядом нас,
в звенящей тишине
продекламировал рассказ
поэта о войне,
и был восторг его суров,
и ясно всё в стихах,
там бились с ордами врагов
отринувшие страх,
там танки в грохоте густом
и молодой отец,
и вся Россия со щитом
из пламенных сердец,
там тяжко раненный герой
сжимает автомат,
и принимает первый бой
без имени солдат…

Из строк- не помню ничего,
но был он выше сцен
и свет мальчишеский его
обрушил клети стен,
и сбросил неба этажи,
одолевая тьмы
из безнадежной липкой лжи,
что натворили мы…

За что явилась святость мне
от первого лица?!
Он отпускал грехи стране,
что отняла отца!
Стране, что годы гнула мать
и катится в беде,
в которой всем на всех плевать,
пока есть газ в трубе,
где, в восемнадцать, кандалы
на молодых куют
и в поминальные столы
«Гип-гип, Ура!» орут…

Он всем простил и замолчал,
и к матери приник…
Мелькнул началом всех начал
иконописный лик.
Её, случайный, понял взгляд
- Во благо всех живых
Россию матери хранят,
а не Россия - их…

Пусть тщетно таинство детей,
хоть тыщу лет живи,
мы не венчаем матерей
на царствие любви,
но лезем в новый,
«Святый бой»
и… пустоту глазниц
кладем за вечный русский вой
на играх колесниц?!
…
Он, в девятнадцать, был убит,
женившийся едва…
Врачи дивились – не кричит
роженица –вдова…
И, вряд ли, случай был один,
но этого чтеца
я назову коротким- сын
счастливого отца.