Дорога На Юго-Запад.

«И – Распылить сию страну
Ничуть Совсем Не Сложно.
Что «там», «куда», «за кем» и «кто» –
Лишь посмеяться можно
Потом. Пока Летит она Под Стол,
Лови в Молчании Прикол,.
И Сохрани Глаза в Себе,
Когда Вернётся Весь к Тебе
Твой Мир! Держи, и Колом Стой,
Коль Дорога Дорога! Хой!
1 Глава: «502».
1981 год, Ленинград – город, где я родился, и юго-западная его часть, куда мы с батей и мамой переехали с последнего пристанища на Нарвской Заставе. Новенькая кирпичная «точка», последний, 16-й этаж. Пахло свежим цементом и прочими строительными. А ещё с нашего балкона был виден залив и Кронштадт (последний в ясную погоду). Балкон длинный, буквой «Г». Да, зовут меня, кстати, Григорьев Алексей, Алекс или Лёха – мне, в общем, по барабану. Тогда, в 81-м, мне было девять. И, если сформулировать вкратце общую линию этой книги, то она в двух вещах: как я жил, живу, и ещё намерен прожить любое, угодное Провидению Время; и Что Тебе, Уважаемый Зритель, предложу к Рассмотрению – для того, чтобы и Ты Смог Так же! Таким образом, эта книжка, во-первых, бесспорно, автобиографична, а, во-вторых, конечно же, ясно излагаема для понимания и последующих за этим выводов и неизбежных действий.
2 Глава: Таможня.
«И, если кажется, что Никого нет Рядом, и Ты Один (Одна), то это и есть Первый Признак того, что это абсолютно не так, и Мы Стоим рядом, обступив Тебя со всех Сторон, Готовые Вести Тебя и Дальше по Бесконечной Светлой Дороге – Твоей, и Только Твоей Жизни. Ведь все религии мира были созданы лишь для того, чтоб завернуть Тебя на любую из бесконечного множества тропок, ведущих в никуда». На каждой из них тебе расскажут, что Добро – не Добро, а зло – не зло; что Ты: или – жертва игры Бога с Дьяволом, или – хаотичный продукт естественной эволюции, и, чтобы выжить, Ты должен «всё грести под себя». Ну, есть, конечно, другие варианты. Например, что Ты – «Раб Божий (дурной добрый биоробот), несущий Благую Весть слепым». Совесть – Кусочек Чистого Неба, Которая Живёт с Тобой с момента Твоего зачатия. Её, бесспорно, коробит от таких «тропинок» и «вариантов»! Другое дело в Том: Как Далеко готов Ты Зайти в Следовании и Обучении Себя по Канонам Того, Что в Тебе лишь частично Представлено Совестью? Прояснить для Себя ситуацию в непростом на первый взгляд мире, и максимально эффективно приложиться к рулю Своего Вездехода, а также к рылам и жалам тех, кто, несомненно, в любом обличии будут препятствовать Твоему Движению? Готов Зайти и Готов Приложиться – тогда Иди Дальше. Сомневаешься – отложи уже сейчас эту книгу, она, скорее всего, не для Тебя, и ты – не Ты. Все честно.
3 Глава: Кастомс.
Когда-то я нашёл значение этого слова в английском словаре. «Customs» – кроме прочих смысловых, ещё и, в частности: законы, правила, принципы, традиции и обычаи, существовавшие в мире ещё задолго до рождения на Земле первых людей. А еще я врубался, сколько себя помню, что нормальная мысль и идея не имеет ни национальности, ни возраста, и мне, где бы я их ни встретил, будет легко познакомиться с ними, понять их и принять – потому лишь только, что это нужно мне, а также таким, как я – в первую очередь, ну и, конечно же, чтобы разобраться с «такими, как не я» – во вторую. Ведь идея о «Безграничном, Всеобъемлющем Человеколюбии» весьма сомнительна ввиду своего, скрытого на первый взгляд, потакания всяческой мерзости и порокам, которые она формально порицает и проклинает. Защищать себя и своих близких всеми доступными Способами вместо того, чтобы «подставлять щёки» и другие части тела – нормальная реакция любого, «любящего себя и своих ближних», Человека! Самодовольство от преданности сомнительному божеству, чьи «Заповеди» породили столько горя, страстей, и войн – что может быть более неприглядным и позорным?! В противовес же этой вредной бесполезности, (осквернившей такие Простые и Нужные Слова, как «Верность», «Любовь», «Долг», «Совесть», «Честь», «Дружба» и Т.Д.), Реальность и Надёжность Этих Законов и Качеств Действует Неизменно и поныне. Всё, Что я Тебе излагаю, далеко не ново, и, бесспорно, известно подавляющему большинству. Однако: «известно» и «Известно и Принято к Действию» – две полярные величины, или, говоря проще – огромная, непреодолимая Разница! В связи с этим, понятно, я не желаю потакать таким «знайкам» в их пустом времяпрепровождении, и еще раз призываю «их» отказаться от бессмысленной траты «драгоценного времени в прочтении этой недостойной их внимания книжки»! «Незнайкам» же Добро Пожаловать!
4 Глава: Дорога.
«Светлая Дорога» – точное название, которое мне всегда нравилось, когда речь заходила о Долгом, Честном, и Полном различных Событий, Пути Простого Человека. «Простого Человека», хм. Вокруг – море «простых». Но я Никогда Не Был с ними, не соревновался с ними, и не глумился над ними. Мне было странно, что они наводняют Пространство, свято веря в своё право на то и на это, и проповедуя свою хрень каждому встречному. Мне и теперь странно – лишь оттого уже, что эти (прости за акцент) клоуны, при Полном Преимуществе Реальности и Доступных Возможностей, тем не менее, предпочитают такое. Про То , Чему они предпочли это, поговорим ниже. Пока же скажу Тебе немного о том, как и в чем я вижу себя.
Если не вдаваться в подробности, то всё, что я о себе знаю, это – вечно удивлённый и ликующий от осознания Всего мальчуган, ничем не скованный и ничем не прибитый. И еще я понимаю, что таким родился, а не стал в процессе жизни. И, когда в пять лет мама сказала мне, что когда-нибудь я умру, я, несмотря на все свои старания, так и не смог себе это представить. Одним словом, тогда передо мной лежало ещё много не решённых (для меня) вопросов, и я, в силу своей любознательности и осознанного интереса, принялся за их решение.
Я внимательно глядел вокруг себя, вслушивался в звуки, вчитывался в книги, и примеривался к жизни остальными выбранными и доступными мне способами. Я просто хотел понять, что мне здесь ещё нужно помимо того, что у меня на тот момент уже было, что я хочу и должен Ещё Сделать для осуществления своего, тогда ещё словесно не сформулированного, но единственного, и самого главного смысла своей жизни. И, как показало Время, я был полностью к Этому готов.
5 Глава: Внезапный Рок-н-Ролл.
Последний, 10-й класс средней 377 школы был мне, практически, уже не нужен. В ВУЗы я, в силу своей стойкой неприязни к системе тогдашнего (как и теперешнего) преподавания, поступать не собирался, и двигался исключительно уже по своей, никем и ничем не диктуемой траектории. Способность к наукам и познанию других плоскостей я сохранил, однако меня всегда интересовало в первую очередь лишь то, что было важным для меня в данный Момент. Забегая далеко вперёд, скажу, что эту, одну из главных особенностей своего характера, я сохранил без изменений до сих пор полностью. За два года до описываемых событий мне в руки попало несколько магнитоальбомов русских рок-музыкантов, моих современников: Цоя, Кинчева, Науменко, Гребенщикова, Шумова. По сравнению с тем «музлом», что звучало из «официальных источников», эти песни выглядели в моих глазах намного предпочтительнее, если так это можно выразить цивильным слогом. С другой же стороны, я никогда не «фанател» ни от чего, а посему моё впечатление от вышеупомянутой культуры было вполне трезвым и спокойным (типа: «ну а как же иначе?»). Когда же я в 88-м осенью пришёл на свой первый концерт «Алисы» в СКК, то первая мысль, посетившая меня в зале, была странной (на первый взгляд) и ошеломительной одновременно: Кто-то словно распахнул передо мной огромные Двери и шепнул: «Ты Дома, парень!» И тогда мне почудилось, что мы с этим Кем-то уже давно очень близко знакомы. И это Чувство осталось со мной как Нечто Само Собой Разумеющееся, Навсегда! Веселуха Началась.
6 Глава: Сейшены.
В то (конец 80-х) время слово «сейшен» или «сейшн» применялось непосредственно как определение не только концерта как такового, но и как похвала к нему, то бишь: «хороший концерт». Причём было абсолютно неважно, каких размеров был зал, и какое качество звука при этом имелось в наличии. Веселуха – такое дело (думаю, сведущему в этом знаком ход подобной моей мысли, а не сведущему бесполезно об Этом пояснять (прости за Акцент, дорогой мой Зритель!))!
Сейшенили (играли и пели) где ни попадя: и на флэтах (квартирах), и в ДК, и в СКК с «Юбилейным». Причём довольно часто. Тут я должен кое-что уточнить. На самом деле, неважно, в какую эпоху Ты родился, Дорогой Зритель. Важно только Одно: кем Ты родился, и, соответственно, в какую сторону движешься. Если Туда, Куда Надо, то, поверь: Всегда найдутся для Тебя Кайфовые и Нужные Песни. Причём – Там, и Тогда, Когда Они Тебе Больше Всего Понадобятся. Со мной именно Так и было. Видишь, я не опираюсь на неведомые теории, не подтверждённые Жизнью, но, напротив – на абсолютно правдивые факты, и Ты, Читая, убедишься в том неоднократно. Кайф сейшена начинался уже до его начала. «Вписка» – да, это тебе не хухры-мухры! Заблаговременное, и бесплатное, само собой, проникновение на территорию грядущего «мероприятия» было и считалось неотъемлемой частью его самого, и, соответственно, оттяг плюсовался, как минимум, вдвое, если не втрое. Всё это могло быть ввиду волшебности самой вписки, историю которой пересказывали не реже и смачнее притч каких-нибудь древних мудрецов (и это тоже абсолютная правда). Причём смаковали не только сами участники, но и все те, кто по праву и достоинству мог «заценить» подобное. И таких находилось немало, что и неудивительно ввиду вышеупомянутой Удивительности. Впрочем, полагаю, одни истории в корне отличались от Других – скорее всего, из-за того, какие люди в них участвовали. Для наглядной иллюстрации: алисоманы-гопники дико гордились разбитыми стёклами или отвалтуженными «мажорами», панки-гопники гордились избиением алисоманов, классические гопники тащились от рассказов про травмирование и тех и других по очереди или вместе. Нормальные же Истории лежали, на мой взгляд, не в одержании физического превосходства над и так несчастными, но в приключениях, связанных непосредственно с Самими Участниками – до, во время, и, конечно же, после концерта. Если сформулировать это, как так называемую максиму, то тут можно сказать, что «не место красит Человека, а Человек красит место». Своим видением последующих событий я, само собой, с Тобой с радостью поделюсь, поскольку в них ещё и принимал непосредственное участие. Как говорится, «сам бог велел». Впрочем, думаю, именно он и придумал все эти Истории, и ещё многое, многое Другое. Для чего? Ответ лежит на гладкой, как тихое озеро, Поверхности, и Тебе, о мой Бесценный Зритель, легко будет это понять. Возможно даже, что Ты уже это понял, и, на мой взгляд, это было бы совсем неудивительным!
7 Глава: «Красный Тыл».
Кстати, к Историям сейшенов мы будем возвращаться с постоянной периодичностью, так как посвятить этому одну всего лишь главу считаю нецелесообразным. Пока же расскажу немного о, так сказать, местах нашей дислокации вне сейшенов и квартир, в которых мы родились и выросли.
«Тёплый» переход, или «Труба», как его называют, сейчас известен многим. Но раньше, в 88-м, «пипл», то есть люди, в основном, предпочитали холодный переход – тот, который ближе от Гостиного Двора к Елисеевскому магазину («Труба», соответственно, ближе к Дворцовой площади). Ещё «народ» любил «Казань», или Казанский Собор. Даже глубокой осенью там назначали встречи («забивали стрелы»), раскуривали и распивали под просторными сводами, невзирая на темноту и сырой холод классической питерской погоды. Скорее даже наоборот: она придавала незабываемый романтический Вкус приключениям, свершавшимся с периодическим постоянством с теми, кто берёг и ценил Его волнующее дыхание, Дыхание Настоящей Жизни. И вот, как раз в такое время, мы, шатаясь по «центру», искали новое, надёжное, не боящееся зимы место, где можно было бы «зависать», то бишь приятно проводить время. Недавно для этого был бы пригоден «Сайгон», но его осенью закрыли. Существовала «Ротонда» на Гороховой, но и там задумали делать ремонт. Наискосок от «Ротонды», через Фонтанку, к ТЮЗу, мы с Димкой (или, как его с любовью называли, Димулькой) нашли хорошую парадную. Место получило имя «Фронт» – потому, что там мы себя так и чувствовали: как на фронте. Кроме недовольных жильцов, были ещё и менты, быстро прознавшие, и принимавшие «необходимые профилактические меры» со всем советским старанием. Димулька, кстати, имел ещё и склонность при распитии в очередной парадной – звонить в первую попавшуюся квартиру, и просить («стрелять») какой-нибудь сосуд, с возвратом, конечно. Однажды он позвонил мне по телефону, и сказал, что приметил один дом на бульваре Профсоюзов, сданный под капремонт. Поехали вдвоём – с кусачками, фомкой, и отвёрткой. Что ожидало нас внутри, опишу просто: полный Ништяк! Шестиэтажный дом, «старый фонд»: свет, газ, горячая вода, присутствовали в полном наличии, не говоря уже о необходимой для жизни мебели, частично оставленной уехавшими. На каждом из шести этажей было просто немеряно квартир и комнат, казалось, что там можно поселиться вообще всем: панкам, хиппарям, и прочему люду, вместе взятому. Не скрою от Тебя, что мне, сколько себя помню, всегда хотелось, чтобы Люди жили одной Семьёй – шутили, работали, и праздновали каждый День в своё удовольствие, распространяя свою радость повсюду и везде – просто так, от безграничной радости обычной Жизни. И вот – маленькая модель моей детской Мечты грозила полностью воплотиться во вполне видимую и осязаемую реальность. Оставалось всего лишь малое: позвать в это место того, кого нужно. Ну, что хочу сказать: из тех, кто не нужен, те, кого мы с Димулькой позвали, и были, по-видимому, единственно нужными, а как же! Ведь было бы заблуждением сказать, что к 16-ти годам я мало (или недостаточно) понимал и разбирался в людях. Пресловутая (для кого-то) Школа Жизни (наглядные уроки Которой в моей башке крутились постоянно) абсолютно прямо, без посредников, влияла на меня целиком и полностью. Ведь известен же такой простой факт: учитель в голове у каждого, а путь проб и ошибок – всего лишь альтернатива (противопоставление) первому, результат намеренных сомнений как в Советчике, так и в Себе самом. Тогда, в 88-м, эти Законы и Способы их осуществления не были мной словесно для себя сформулированы. Однако сейчас, когда на дворе 2021 год (без месяца), и все, что можно было уложить в Слова, в Них уложено, скажу Тебе всего одно: за эти 33 года для меня абсолютно ничего не изменилось – из-за того только, что кем я родился, тем живу и сейчас, следуя Себе с той же готовностью и пылом. Веришь, что это так? Ведь, какой бы странной эта мысль ни могла показаться Тебе на первый взгляд, но именно сие интуитивное, внутреннее следование, выбор (или предпочтение) и делало мою жизнь на всем её пути такой Незабываемой и, не побоюсь этого Слова, Волшебной.
События же в «Тылу» (так мы назвали наш дом) разворачивались для нас быстро и благоприятно. От Гостиного Двора («Гостинки») все, желавшие «кайфануть на халявном флэту» (прекрасно провести время на бесплатной квартире), могли спокойно доехать на троллейбусе. Доезжали до Исаакиевской площади, к которой как раз и примыкал бульвар Профсоюзов. И недостатка в людях уже не было. Представляешь такую картину: в любой из квартир, в каждой из комнат, происходило какое-то своё, не похожее на творившееся за стенкой, действо. «Герлы» (девчонки) на кухнях готовили «хавчик» (еду), панки с «хайрастыми» (волосатыми) хиппарями, помимо, конечно, «употребления различных ингредиентов природного кайфа», приводили в порядок прочие хозяйственные дела. Кто-то с оттягом перебирал гитарные струны и пел, кто на склянках отстукивал соответствующий бит, и подпевал вместе с остальными. И что говорить: уже один вечер, проведённый в такой обстановке, запоминался навсегда – даже искушённым, «олдовым» (опытным, видавшим виды) тусовщикам, не говоря уже о наивных «пионерах» (молодых, не видавших почти ничего), которым вообще всё было в диковину. И всем, конечно же, хотелось только одного: чтобы это продлилось как можно дольше. Впоследствии мне рассказывали о каких-то легендах про «Красный Тыл». Не знаю, красным его вообще-то не называли. Дом был красного цвета, ну и ещё, может быть, это была очередная красивая анархическая притча о том, что у «красных» в тылу происходило нечто подобное. Народ в то время сердечно любил, надеюсь, и поныне любит такие Сказки.
8 Глава: Театр «Суббота».
Почти параллельно истории с «Тылом», а, если быть предельно точным, спустя два с половиной месяца, развивалась другая, не менее занимательная. В конце января 89-го, в «Холодный» (на Невском, как Ты помнишь,) переход заявились театралы. Постояв с пару часов, и послушав гитарные песни Риччи (одного, «сочувствующего люду», бухающего паренька), а также оценив задор и безбашенный энтузиазм тусовщиков, они сделали им заманчивое предложение: перезимовать, то есть переехать на зиму под крышу их театра. Народ, подобно цыганам, восторженно склонный к постоянной перемене мест, а также впечатлённый пафосом Мельпомены, подавляющим большинством быстро согласился. Это был самый старый («олдовый») из всех молодёжных театров Ленинграда, и именовался «Суббота». Понимаю, почему он так назывался: из-за пресловутого «дня святого отдыха» у древних евреев. Режиссёр и главный человек «Субботы» был некто Смирнов-Несвицкий – обычный, ничем мне не запомнившийся, бородатый старикан с глазами навыкат, прикрытыми «ботаническими» очками. К слову говоря, я сам ношу очки, но тут, как говорится, «всё зависит от человека», и никак иначе.
На второй же день после общего «Казанского» переселения, приехал туда и я. Улица Правды (что у метро «Владимирская»), по ней почти до упора и налево, к ДК Пищевиков – там «Суббота» и обитала. В нескольких маленьких комнатках располагалась его «творческая зона», плюс крошечный, на сорок человек, зал. Над последним этажом, где все это находилось, располагался, соответственно, выложенный бетоном чердак. Его мы облюбовали сразу – под свои, конечно, интересы. Коллектив встретил нас воодушевлённо, так могло показаться, по крайней мере, нам на первый взгляд. У некоторых наших были ручные крысы, и всех поэтому окрестили «Крысятами». Но нам тогда не была особенно важно их прозвище: как никак, они были хозяевами, а мы, соответственно, были в гостях у них. Посему кликуху мы приняли со смехом, и занялись тем, что умели и так любили: весёлым времяпрепровождением. Гитары не умолкали, «батлы» (бутылки) со стаканами звенели, как колокольня в церкви, «косяки» трещали, что хворост под адскими котлами. Хозяева терпели – со сдержанными, понимающими улыбками. Им поначалу всё это даже нравилось. Но, что главное: это нравилось нам. Мы были в восторге. Почти каждый, кто хоть что-то понимал в карме, судьбе, небесном провидении, с нескрываемой уверенностью подтверждал, как мог, их непосредственное участие в происходящем.
Таким образом, мы имели в лице «Тыла» и «Субботы» уже целые две надёжные, зимние тусовочные «вписки». В дни сейшенов оттягивались, а в свободное от них время просто зависали то там, то там. К слову говоря, не утаю от Тебя, что чёткого сюжетного плана, как это принято у современных (и не очень) писателей, я не имею. Поэтому, полагаясь, как обычно, только на свою много раз проверенную интуицию, и природное чувство вкуса, продолжу рассказывать тебе всё так и в таком порядке, как это мне видится предпочтительным, со всех сторон: и в хронологии событий, и во впечатлениях – по поводу и, как покажется тебе ещё неоднократно, без. Если Ты дошёл до этих строк в своём прочтении, возможно (по крайней мере, мне это вовсе не безразлично), не так у Тебя всё и печально, и всё Лучшее находится совсем недалеко от Тебя. Поехали дальше.
9 Глава: Про Ингви Мальмстина.
В конце января 89-го я в первый раз ушёл из дома. После бурного, тройного «бёздника» (дня рождения), праздновавшегося по «вине» сразу трёх именинников на «Просвете» (проспекте Просвещения), мы вместе с Димулькой поехали на Варшавский вокзал, откуда отправлялся мой поезд до Советска. Советск – это бывший прусский Тильзит, стоящий по ту сторону Литвы, на берегу реки Неман. Там всегда очень тепло, и витает необычный, по моим детским ощущениям, морской вольный дух, spirit «по-аглицки» то бишь. И ещё там до сих пор рождаются дети со светлыми волосами, и ясными, как небо, голубыми глазами, словно в память о былом, арийском менталитете. Ещё же в Советске, уже за 23 года до моего появления на свет, жили дедушка и бабушка. Они приехали в те края практически сразу после войны. В городе Немане, соседнем Советску, в 49-м, родился батя. Вот, собственно, куда с «Варшбана» (Варшавского вокзала) тогдашнего Ленинграда я в то зимнее утро и намеревался отъехать. В Советске мне нужно было решить свои, никому не известные вопросы, и потому к своим там я заходить точно не собирался. В кармане скудно трепыхалась какая-то денежная мелочь. В вагоне было довольно холодно, ну а мне, честно говоря, ещё и похмельно. Ощущения посещали, если сказать мягче и короче, весьма непростые, а излагать прямее, то мерзлейшие. Я попрощался с моим спутником через обледеневшее окно, потом, ёжась и тихо матерясь, завалился на нижнюю полку плацкартного вагона. В «бэке» лежал чёрного цвета магнитофон «Легенда-404», купленный батей 10 ноября 82-го, как раз в тот самый день, когда умер Брежнев. К нему лежало штуки четыре кассеты с незамысловатым рок-н-рольным репертуаром, и еще что-то по мелочам. Поезд тронулся, я задремал, и так, в не привязанной ни к чему прострации, провалялся всю 22-часовую дорогу до Черняховска, откуда на автобусе доехал уже до своего родного Советска. Вообще-то, родным я считаю не только Тильзит, где провёл весьма предостаточно для сопутствующих впечатлений и воспоминаний времени, не только Питер, куда мои «принты» приехали в своё время учиться в Военмехе (на «Техноложке»), и где вполне логично потом появился я. Родным становится для меня, в большинстве своём, любое место, куда я просто, в подходящее для сего время, приезжаю. И, если честно, прочий «расклад» мне никак не видится, вообще. Я считаю, что везде, в хорошем смысле этого слова, «у себя дома». Может быть, как иногда мне кто-нибудь в детстве говорил, у меня и «не все дома», однако мне, напротив, не понарошку кажется, что осязаемая реальность, к прискорбию её не видящих, диаметрально противоположна. Поэтому, даже в таком «раздрае», который тогда меня потихоньку довольно навязчиво плющил, мне, однозначно, было чем заняться. И, по сей понятной причине, к своему делу я приступил немедленно. Вскоре всё было сделано, как говорится, как должно (и, поскольку к моему рассказу подробности не имеют никакого отношения, я, если угодно, их просто пропущу). Далее я, купив на последние деньги билет, сел на автобус до Черняховска, и, доехав до места, стал ждать питерский поезд. Состав подошёл, я влез в плацкартный вагон, и, не показываясь на глаза проводнице, попросту смешался с остальными. В отсеке, где я уселся, ехал молоденький парнишка, и ещё двое мужиков постарше. Как обычно бывает у простого люда: слово за слово, и пошло-поехало. Мы быстро познакомились, и, по общей инициативе, стали весело бухать. Мужики сказали, что едут в Питер в отпуск: повидать город, себя показать, «и всё такое». Ещё они поделились со мной своими впечатлениями по поводу рок-музыки, и, в частности, тяжёлой. Затем спросили меня, что я сам об этом думаю. Ну я, в свою очередь, сказал им прямо, что люблю и уважаю настоящий рок. Они поинтересовались, знаю ли я Ингви Мальмстина, «тяжёлого» гитарного виртуоза, и сообщили, что он в феврале приезжает в Питер с 10-тидневной программой, и будет выступать в Спортивно-Концертном комплексе имени Ленина (СКК), что на «Парке Победы». На это я им ответил, что этого парня, увы, не знаю, но, если вдруг случайно там окажусь, то, поскольку никогда принципиально не покупаю, и, соответственно, не продаю билеты, просто их им подарю, чтобы они сходили на своего кумира. Они недоверчиво рассмеялись, я же им просто и с невозмутимым спокойствием пообещал, что, несмотря на их скептицизм, всё так и будет. Тут «на наш огонёк» пришла проводница, и, увидев меня в первый раз в своём вагоне, напористо поинтересовалась насчёт моего (у меня, само собой, не имевшегося) билета. Мужики сунули ей несколько денег, молодой парнишка тоже не остался равнодушным, и, собрав свою «лепту», без слов добавил её к общей сумме. «Угроза миновала», импровизированный сабантуй продолжился в своём ключе, я же был восторженно спокоен, и горел, само собой, желанием отплатить им всем соответствующей Монетой. Но что я мог тогда, кроме своего открытого и искреннего отношения им дать? Его же, если судить по хохоту, дружеским словам и расположению ко мне, им было, похоже, более чем достаточно. В процессе событий мы достаточно выпили и съели, чтобы ощущать себя вполне удовлетворительно во всех отношениях. Подъехали к Питеру, на перроне, горячо пожав друг другу руки, распрощавшись, разошлись, каждый в свою сторону. Я вернулся домой, где меня, несмотря на мои неординарные выходки, тепло и с пониманием встретили родные. Они уже, кстати, давно до этого «въехали» (поняли), что единственное лучшее, что можно было в их случае для меня сделать, так это всего лишь мне не мешать.
Наступил февраль. Как-то, в один из дней, мы с одним человечком, купив несколько «вайна» на его деньги, собрались на группу «Аукцыон», в известный уже Тебе ДК Пищевиков. «Раздавив» у меня дома пару «батлов», и вполне достаточно ими разогревшись, выдвинулись к намеченной цели. Подъехав к месту, мы сразу перед входом увидели небольшую и «обламывающуюся» (испытывающую неприятные негативные, мешающие жить, чувства) толпу разномастных «рокеров» (в данном смысле – любителей рок-музыки), и прочего люда. Выяснилось, что «Аукцыона» сегодня по каким-то причинам не будет. Кто-то вдруг сказал, что в СКК идут концерты какого-то Ингви Мальмстина. Тут в моём нетрезвом мозгу что-то включилось. Я быстро вспомнил, где про это слышал раньше. Однако было бы весьма преждевременным сказать, что я сознательно рассчитывал отыскать там своих недавних хороших, гостящих в Питере, знакомых. Тем не менее: поскольку Душе хотелось Праздника, а другие перспективы, кроме поездки в СКК, в обозреваемой реальности явно отсутствовали, я, несмотря на то, что вообще-то не горел особым желанием (по причине несовпадения музыкальных предпочтений) там находиться, всё же решил, зацепив под руку своего довольно пьяного спутника (которого потом по пути ещё и вырвало на стену платформы метро «Площадь Восстания»), и приговорив последний «батл», туда поехать. Когда вышли на «Парке Победы», шёл красивый, крупными хлопьями, снег. Подошли к СКК, и тут же увидели такую картину: множество людей, ожидающих сейшена, или снующих в поисках лишних билетов (покупка которых нас, по изложенным мной выше причинах, не интересовала вовсе), и тьма ментов «при исполнении». Повсюду, то тут, то там, слышались негромкие, зазывные голоса спекулянтов, продающих скупленные ранее билеты по «заряженной» (завышенной) таксе. Шепнув Шепе (так звали моего, к тому времени уже протрезвевшего и дрожащего коллегу), чтоб стоял, как вкопанный, я подошёл к одной из таких «грядок» и, поинтересовавшись «лишним билетиком», попросил «барыгу» показать «товар на предмет его подлинности». Когда же бланк оказался в моих руках, я, крепко зажав его в руке, просто «втопил со всех мощей» (быстро побежал) по освещённой яркими прожекторами заснеженной окружности комплекса. Я бодро и восторженно нёсся (что тот Остап), подставив «фэйс» (лицо) падающему снегу, и мне всё это очень нравилось. Дав неспешной трусцой один круг, я вернулся на исходную точку. Шепа стоял, как и было задумано, точно прибитый, на том же месте, так и не поняв, куда я, собственно, исчез. Я показал ему лист из имевшихся (аж целых шести штук) «трофейных» билетов, и мы спокойно и радостно направились к первому кольцу входов из жёлтых металлических ограждений. По пути, встретив двух «цивильных герлух», с несчастным видом озиравшихся в безуспешных попытках «вырубить» (найти) «хоть какой-то билетик», подарили им пару штук. После этого, когда мы были уже в шаге от прохода к лестнице комплекса, я вдруг, без видимого повода, пошёл обратно, навстречу идущим на сейшн. И тут прямо передо мной, «как лист перед травой», внезапно выросли два знакомых мне лица. Да, это были те парни из поезда. Секундная немая сцена, обоюдные крики сумасшедшей, от полноты неожиданно свалившихся впечатлений, радости «и всё такое», тому сопутствующее. Мгновенно я спросил, есть ли у них билеты, и, когда они сокрушённо ответили, что, к сожалению, нет, то (что я потом сделал, нетрудно, думаю, предположить и понять)… Совершенно верно. И, когда они потянулись за деньгами, я, громко смеясь и беззлобно над ними подшучивая, заблокировал их руки. Поржав над происшедшим, мы вчетвером пошли внутрь. Сейшн был, так скажу, в своих ритмах. Ингви, виртуозно «пиля» на гитаре, систематично бросал в зал свои медиаторы (лепесток такой, помогающий гитаристу звонко цеплять струны). Один я подобрал, и, на следующий день, придя в родной переход, поменял его Риччи на два обыкновенных. Такая вот была история.
10 Глава: «Казюкас».
Это праздник такой, отмечаемый в Литве в первое воскресенье календарной весны, то есть марта. Непосредственно Казюкас широко празднуется в Вильнюсе. Ярмарки, гуляния, национальные концерты – всё как положено. Но обо всём этом я узнал уже на самом торжестве. А вот как мы туда попали, что там делали, и как завершилось наше импровизированное путешествие – целая, как обычно, история.
Началось всё с того, что в самом начале марта мы собрались на обычный сейшн – в здании городского цирка должны были играть «Ноль» и «Зоопарк». Димулька тогда работал в Железнодорожном институте (на Сенной площади) лаборантом. Ему как раз в тот день выпала скромная зарплата – 25 где-то рублей. Мы «забились» (назначили встречу) на выходе с эскалатора метро «Площадь Мира» (теперь «Сенная»), и, собравшись, двинули по известным нам «винникам» (магазинам по продаже спиртного). Димулька, над которым мы постоянно и беззлобно шутили, был в лёгкой эйфории по поводу того, что у него появилось сразу столько «прайсов» (денег). Я ему сказал, что его дело – получить прайсы, а наше – их пропить. Стояли весёлые времена пресловутого «Сухого Закона», стояли, поэтому, и очереди за «Средствами Его Нарушения». Как это уже у нас было заведено, в очередях мы, если когда-то вообще и стояли, то не помню, чтобы это было скучно, и медленней одного Мгновения, а если проще, то – все очереди по непонятной причине просто расступались перед нами. Мускулов, свирепых рож мы не имели, однако умудрялись не только сами «взять», но и помочь в этом «другим желающим», недостатка в которых, как уже было упомянуто выше, не было. В итоге мы набили Димулькину сумку из-под противогаза семью «батлами» «вайна» (вина) – сухого и креплёного. Советское бухло всегда славилось своей надёжностью (в плане качества и опьянения), а посему, взяв ещё и девять литров «пайва» (пива) в «Яме» на Гороховой, мы спокойно отправились на свой любимый чердак, располагавшийся неподалёку, на улице Плеханова, выходившей к «Казани» сзади. Обстоятельно там распили всё, что «влезло», и, не сбавляя хода, взяли курс на упомянутое здание Цирка, уже не особенно заботясь о перспективе «реальной вписки» (проникновения внутрь). Придя же, увидели нечто, не являвшееся в те годы чем-то особенным: народ попросту выломал толстые, главные двери почтенного учреждения, и, не оставив камня на камне от этой монументальности, ворвался внутрь. Бабки-билетёрши вместе с ментами бегали, в надежде поймать хоть кого-то, но – всё это было уже без нас. Мы взобрались, по моему призыву, на самый верхний ярус арены, откуда, как я полагал, можно было видеть всё начинавшееся действо, и благополучно отсидеться (а мне и отлежаться), не привлекая лишнего, милиционерского внимания. Последним я, собственно, немедленно и занялся. Сквозь бухую круговерть помню лишь, что сейшн был то что надо. Разбудили меня, когда уже всё закончилось. Вместе со всеми мы шли, спускаясь по круглым коридорам цирка. Димулька, восторженно танцевавший в арене ещё пять минут назад, шёл рядом. И вдруг его сумка, которую он, видимо, слишком бережно нёс, упала на пол с траурным звоном. По пространству стал быстро распространяться терпкий запах «креплёного» и «сухого», три батла которых раскололись вдребезги и безвозвратно растеклись пронзительной красной лужей по старому, видавшему виды, полу. Люди обходили её, принюхиваясь, и кто-то говорил: «Сухое!». Кто-то: «Да нет, креплёное!» Димулька чуть не плакал: ведь это было хорошее добротное вино, да к тому же его честно заработанные гроши. Но, если честно, то мне, хоть и было тоже немножко жаль потери «продукта», то только совсем чуть-чуть: я был всё ещё пьян и полон невысказанного предвкушения «чего-то», о «котором», если бы у меня спросили, «чего» именно, вряд ли смог бы ответить внятно и членораздельно. Однако же – именно это «что-то» и не давало мне покоя как в тот весенний день, так и в этот, спустя 33 года после описываемых событий, осенний, когда я рассказываю Тебе ту давнишнюю историю. Что-то Настоящее. Теперь я знаю Что. Но тогда я этого не знал, и просто, выйдя из цирка, направился вместе с тогдашними собратьями к «Гостинке». У входа «пиплы» (неформалы) пинали вчетвером какого-то «мажора». Мы спустились в метро, и поехали. Тут одна «герлуха» (хиппушка) начала рассказывать про свою грядущую поездку на праздник Весны в Литве. Оказалось, что у них с соратниками выкуплено целое купе до Вильнюса. Кто-то как обычно предложил присоединиться к поездке: «вписавшись» (незаконно проникнув) в вагон, ринуться, как говорится, в омут приключений по полной программе. Все, за исключением двух «одомашенных» (привязанных к маме, тяжелых на подъём) заорали, что готовы сделать это хоть прямо сейчас. Тут я не могу, конечно, сказать, что их реакция была какой-то ненормальной. Она была абсолютно вменяемой и трезвой даже не взирая на нашу тогдашнюю нетрезвость. Что и говорить про то, что очень многие, доживя лишь до самых дряхлых седин, только тогда осознают, что именно их безбашенная, хаотичная на первый взгляд, юность и являлась единственным отрезком их сознательной и счастливой жизни, Жизни, даже может, с большой Буквы. Что же тогда толковать о тех, кто отдавал своё Ей Предпочтение тогда, когда это действительно требовалось, а не потом! Эта книга в общем-то лишь обо мне, и таких, как я. Прочие «персонажи» упоминаются здесь постольку-поскольку, дабы всё было приближено, так сказать, «к боевым условиям» живой реальности, и реальной историчности. Их роль в этих рассказах похожа на роли актёров кинофильмов, хороших или плохих, но только лишь актёров. Это, конечно же, не потому, что мной намеренно принижаются их достоинства, а лишь потому, что выбором своего основного жизненного кредо они не оставили мне (и таким, как я) другого пути кроме уже избранного относительно их. Они навсегда останутся такими, даже после своей смерти – в историях и анекдотах, которые будут неистово всё снова и снова рассказываться, вызывая слёзы и смех у обычных мирных граждан планеты Земля. А тогда, в том вагоне метро, мы: я, Арканя, и Гриша (Димулька как раз отказался) «забили стрелу» в полдень следующего дня на Варшавском вокзале, откуда уходил упомянутый выше поезд.
Утром я, проснувшись, позвонил по телефону маме на работу, и, не получив благословения на поездку (которое было бы для меня совсем не лишним ввиду моей сыновней верности и порядочности, что уж «греха» таить), написал «принтам» (родителям) объясняющую всё записку, и, взяв из загашника последние три «юкса» (рубля), свалил из дома, направляясь прямо на «бан» (вокзал). Там-то и выяснилось, что один из четырёх «законных» пассажиров, некто Мистик, «жёстко продинамил стрелку» (безнадёжно опоздал), и один из нас, соответственно, может ехать по его билету. Решили, что всё равно у нас ещё, как минимум, двое «зайцев», так что особенной разницы в том, кто это будет, нет. Я взял билет Мистика, отдал проводнику, и вместе с остальными, делавшими вид, что они тоже едут, «но только в другом вагоне», зашёл в купе. Поезд тронулся, мы приступили к стандартной процедуре распития «Жигулёвского», купленного на общий «прайс». Мои гроши не пригодились. Не спеша высосав весь «пайв», потихоньку подъехали с Пскову, где на перроне вдруг увидели знакомые рожи хиппарей с нашей «Казани». Они, оказывается, прошли от Питера тот же путь по трассе, автостопом. В связи с общностью интересов, а также намеченной исходной цели, мы «вписали» (подсадили) их в свой вагон. «До кучи», как говорится, у них в «бэках» (рюкзаках) оказалось в избытке креплёного «Ркацители» и плана, заботливо припасённого «в дальнюю дорогу», что, конечно, не могло всех нас не радовать. Короче говоря, «всё наложилось одно на другое», «Круг Сансары стремительно завертелся» и всё такое, «во множестве ипостасей».
Утро следующего дня выдалось для меня, мягко говоря, и судя по ощущениям, неоднозначным. Всегда перед тем, как смешать напитки, знаю, что будет дальше, но, как это порой бывает, не хочу противодействовать пульсу Природы (как это я называю), и окунаюсь в водоворот сопутствующих впечатлений полностью, подобно доверчивому дитяти. Вот и сейчас: сосредоточенно хмурясь и вздыхая, мы уселись в зале ожидания Вильнюсского железнодорожного вокзала. Я, не спеша, оглядел окружающее, как будто неизвестное, пространство. Вокруг сидело и перемещалось множество незнакомого, весёлого, и разноликого люда. Тут были, кроме «цивилов» (обычных, ни к чему не причастных, обывателей), и хиппи с простыми тусовщиками, и даже грузинские панки, выглядевшие, впрочем, как обычные хулиганы: в кожаных «пилотах», с короткими «полу-боксами» (такие причёски), но только с чрезвычайно светлыми, воодушевлёнными лицами, и бойким кавказским говором. Все были, несмотря на раннее утро, рады такой необычной встрече, и, тут же знакомясь, тараторили и общались друг с другом практически без умолку. По ходу ещё выяснилось, что основное официальное гуляние планируется на городском рынке: праздничная ярмарка, народные пляски, и, как я уже говорил, «всё такое». Немного отдышавшись от свалившихся многообразных впечатлений похмельного утра, мы двинулись к эпицентру торжественно намечавшейся тусовки. Три «юкса» неприкосновенным запасом по-прежнему покоились в кармане моих изрядно потёртых джинсов. Я понимал, что звёздный час моей «трёшки» ещё пока не настал, и поэтому тратить её не спешил. Придя к намеченному месту, мы подкрепились горячими, политыми кетчупом, сосисками с хлебом, и я углубился в созерцание самой ярмарки, предоставив своих попутчиков самим себе. Много раз поражался, что так просто, без какого-либо «кайфа», могу в любой момент дня или ночи «улететь», погрузиться в новое, неизведанное как будто, измерение. Так и теперь: я бродил по бесконечным прилавкам, разглядывая поделки и сувениры, слушая доносившуюся с разных сторон музыку, и, полный чем-то, что не мог себе объяснить и другим высказать (кроме слова «ништяк» или другого нецензурного, о том же, слова), был полностью уверен, что, если меня не вытащить, готов провести здесь всю вечность. И, несмотря на незнакомое место и прочие «исходные», меня не «парило» (не беспокоило) абсолютно ничто. Я дослушал последнюю кришнаитскую песенку, и неожиданно вышел прямо на своих, стоявших практически перед выходом с рынка вместе с другими нашими, поджидавшими в свою очередь остальных, подобно мне, заблудившихся в незнакомом праздничном многообразии. Небольшой группой мы пошли к вокзалу, по пути распевая родные «системные» (наши то бишь) песни под имевшуюся простенькую гитару, и прихлёбывая невесть откуда, но точно кстати появившийся неплохой «вайн». К тому же, живописный пейзаж узких улочек и беззаботность городского климата однозначно способствовали неповторимости впечатлений, шепча на ухо какие-то убаюкивающие шаманские мотивы, расслышать которые в этой блаженной суматохе мог, наверное, даже глухой от рождения. Вот так, слушая и громко переговариваясь, мы донеслись до нашей исходной отправной точки. В бормочащей суматохе зала ожидания я быстро задремал, и очнулся только глубоким вечером. Народ, оживлённо планируя обратный маршрут, потихоньку собирался разъезжаться «по своим домам». Небольшой группой мы доехали на «собаке» (в данном смысле – электричке) до латышского Даугавпилса (он был от Вильнюса максимально ближе к Питеру), «ужиная» имевшимися у одной нашей спутницы пластиночными чипсами, и, рассевшись на деревянных скамейках допотопного вокзала, стали ждать. Я опять умиротворённо уснул, понимая, что доедем мы, невзирая ни на что, вовремя, без ненужных эксцессов, и, как говорится, «с ветерком». Разбудил меня Арканя, в спешке шепча, что на путях уже стоит «собака» до Риги. Мы рванули к поездам, и сели в тот, на котором было написано «Берлин-Рига». Стоянка была, судя по информации, недолгой, и я спросил у кого-то внутри на всякий случай, куда мы едем. Внезапно выяснилось, что, несмотря на табличку, мы едем, наоборот, в Берлин. Понятно, что такое в наши тогдашние планы совсем не входило, и мы стремглав вывалились на перрон. Нужная нам «собака» стояла на соседнем пути, и, что характерно, на табличке вагона было написано не что иное, как «Рига-Берлин» (!). Посмеявшись по этому поводу, мы отыскали в плацкартном вагоне два свободных верхних места, и, не дожидаясь проводника (который, безусловно, спросил бы у нас, само собой, не имевшиеся в наличии билеты), просто раскатали матрасы, и вырубились.
Утро наступившего дня началось для нас с ласкового голоса проводницы, предупредительно разбудившего нас за десять минут до прибытия. Я приветливо спросил у неё что-то совсем обычное, принятое у нормальных, простых людей. Она с удовольствием ответила, посетовав, что для утрешнего чая уже совсем не осталось времени, и только в последний момент, когда уже мы подъезжали, тихо поинтересовалась в ответ, где мы вообще сели в её поезд. Я просто ответил, что мы из Питера, и едем домой по непредсказуемому маршруту. Она ничуть на нас не рассердилась, пожелала нам доброй дороги, и мы, взаимно ей откланявшись, вышли в город. Вот тут мои «юксы» как раз-то и понадобились. До этого в Риге мне неоднократно приходилось проездом бывать, и я знал, где регулярно продаются знаменитые, производства московской фабрики «Колосс», чипсы. Однако в том самом маленьком овощном магазинчике, где мы с отцом их раньше всё время и помногу брали, нам сказали, что, увы, но, к сожалению, в продаже их уже давно нет. Что же, мы пробежали по ближайшим торговым точкам, и неподалёку, в универсаме, нашли примерно такие же пластиночные чипсы, которыми угощала нас та «герла» в даугавплилсской электричке. На полтора рубля мы взяли чипсов (они были на развес), и направились поближе к питерской автомобильной трассе. Неподалёку, в кафе, мы выпили по чашке неплохого кофе с пирожным, и бодро вышли на оживлённую, пасмурную весеннюю дорогу. Было уже где-то около двух часов пополудни. Сначала, на автобусе мы максимально отъехали от города. Затем, в несколько этапов, в одном из которых были и постовые латышские менты, которых я смело тормознул, мы, плотно и нахаляву подкрепившись в подсказанной ими столовой, пошли уже пешком. Наступала ночь. Трасса по-прежнему жила своей, разрезаемой рёвом моторов и светом фар, ритмичной жизнью. Машины неслись мимо нас, никто не останавливался. Последние остатки чипсов были приговорены. Арканя сказал, что есть такой способ «стопить» (останавливать) машины: надо, мол, три раза перекреститься, и затем «отлить» прямо на трассу. Само собой, я, давний любитель интересных экспериментов, не мог упустить сей великолепный шанс проверить все в деле. Я трижды перекрестился, и, не успел ещё закончить со второй частью обряда, как вдруг к нам задним (!) ходом подъехала золотая перламутровая, новенькая «Опель-Аскона». Мужик, сидевший внутри, добродушно пригласил нас «залезать». Мы плавно тронулись с места, оставляя позади столь неприветливый, маячащий по бокам дороги, тёмный лес, а также порядком уже накопившуюся усталость и соответствующие эмоции. Парень, подхвативший нас, рассказал, что едет аж от самого Калининграда, где и забрал с транспортного судна купленную «за бугром» «тачку». Он спросил, куда мы держим путь, и, когда выяснилось, что мы из Питера, радостно сообщил, что сам туда едет. Он тут же спросил, не желаем ли мы слегка подкрепиться, и, получив «одобрям» (любимое наше слово, выражающее, как Ты уже, наверное, понял, полное согласие и одобрение), достал пачку бутербродов, и большой термос с крепким, горячим кофе. «Сточив» все эти «кайфухи», мы занялись непосредственно созерцанием быстро пролетавшего мимо окружающего пространства. Арканя, развалившись на заднем сидении, быстро уснул, мы же ещё долго разговаривали под ненавязчивый «музон», вспоминая разные, дорогие сердцу, вещи. Хозяин «Асконы» разбудил меня в семь утра, когда мы уже были в Питере, остановившись у «Разорванного Кольца» на «Московской». Выспавшиеся, радостные, и полные впечатлений, мы сердечно поблагодарили его, и сразу двинулись к Димульке, который жил в минуте ходьбы от места нашей высадки. Буквально ворвавшись в его коммуналку на Авиационной улице, громко и наперебой начали рассказывать ему обо всём, что с нами за это время приключилось. Он, будучи немного простуженным, и выпив по моему настоянию стакан «Русской» с изрядной щепоткой чёрного молотого перца, лишь растерянно, с завистливой детской улыбкой, кивал, искренне сокрушаясь, что не поехал с нами. Выпив по чашке чая, мы отправились в центр, к нашему «Тылу», рассчитывая найти там приехавших с «Казюкаса» друзей, а также продолжить своё безграничное (и, в общем-то, никогда и не прекращавшееся) веселье. Приехав на бульвар Профсоюзов, мы, по моей инициативе, зашли в знакомую пышечную, где на последний «юкс», оставшийся у меня после путешествия, оторвались пышками и общепитовским наивкуснейшим, со сгущёнкой, кофе. Придя же в «Тыл», обнаружили блаженствующее, радостное скопище «неформалов» – раскуривающих, распивающих, и распевающих на свой лад всевозможные хиты разных времён и народов. Пропустить или каким-либо образом избежать «закономерного продолжения», конечно, не представлялось возможным вовсе, и мы, покорно и всецело отдавшись бурному Потоку Судьбы, просто растворились в поглотившем нас Водовороте стандартной, кайфовой системной Жизни.
11 Глава: Конец «Субботы» и «Тыла».
В один из прекраснейших бесконечных, проводимых в непрестанных «прогрессивных» приключениях, дней, внезапно наступила весна. Подспудно чуя наше, не подлежащее переменам, вольнолюбие, и ещё наплывающее что-то, с чем им было явно не справиться, труппа, особливо её руководящая верхушка, к нам потихоньку ревниво холодела. Мы же, в свою очередь, подобно тому, как ящерица в нужный момент сбрасывает шкуру, были готовы, собственно, её сбросить. Нам всего лишь нужно было двигаться, по заведённой привычке, в ту же неизменную сторону – сторону свободной от всякой вычурно-красивой ереси, обычной человеческой Жизни, за Которую я лично, тогда особо об Этом не высказываясь даже в бухом состоянии, готов был отдать всё, что в этом случае и смысле подобает понимать и упоминать. Театралам же, похоже, нужен был только лишь удобный, комфортный для них момент красиво с нами расстаться. И вскоре он, конечно же, наступил. Как-то раз, в то самое время, когда шёл очередной спектакль, мы, как обычно, восторженно бухали на нашем любимом чердаке. И, как это приятно и принято на «промежуточном градусе», всем захотелось попеть песни. Я, слегка покачиваясь, спустился на этаж ниже, за кулисы, и вдруг увидел, одиноко стоящую у стены, 12-тиструнную гитару. Мысль, что она тут стоит как раз для меня, была настолько простой и прекрасной, что я, ни секунды не раздумывая, спокойно и бережно подхватил инструмент, и поволок его с собой к месту нашей оргии. Потом мы, помню, что-то пели, затем что-то пили, и так по очереди и в обратном порядке. Гитару я возвратил на место часа где-то через два, поставив её туда, где до того её взял. Импровизированный сейшн, если судить по общим впечатлениям и нечленораздельным радостным восклицаниям, удался очень даже на славу. На следующий день мы, придя в театр, узнали, что намечается общее собрание всего коллектива, и, подождав остальных, ничего не подозревая, безмятежно уселись в маленьком зрительном зале «Субботы». Первым на сцену вышел рослый волосатый чел, по совместительству игравший ещё на басу в питерской команде «Тамбурин». Он начал как говорится, «сразу схватив быка за рога»: пафосно, как и подобает «постигшему азы лицедейского искусства, служителю хрен знает кого», обвинил меня в умышленном похищении задействованной в спектакле гитары, и, «поставив это на вид» всем присутствовавшим и невольно притихшим моим «коллегам по цеху», объявил общее решение руководства о моём, и бывших со мной на чердаке, изгнании из театра. Когда стало ясно, что «всё окончательно и бесповоротно», люди, «догнав» сие, просто встали, и объявили в ответ, что уходят вместе с нами. Ведь, как бы то ни было, нас пригласили всего лишь переждать зиму, а не постигать чудное театральное искусство, принося благодарственные жертвы и хвалу неведомой (и не желанной, что уж «греха» таить,) богеме. И собственно, под этим «выпадом» подписались все наши, за исключением двух невнятных персонажей, попросту ослеплённых и никчемных. Я же, спокойно взиравший на это всё со стороны, высказал «субботовцам» лишь одно: пообещал им, что после нашего ухода они просто разбегутся и перестанут существовать, как театр. И это, конечно же, не была злорадная мелкая мстительная искра чего-нибудь не сбывшегося. Напротив: мне, наблюдавшему тамошний менталитет, эту мысль совсем нетрудно было для себя предположить, и я, когда пришло время, просто её высказал вслух. Забегая же немного вперёд, и еще, поскольку история с этой, одной из наших зимних «вписок», в целом, закончилась, скажу, что вскоре «Суббота» распалась на два независимых театра, и перестала существовать. Это был для них вполне закономерный, хотя и промежуточный итог. Весна же, к слову, уже вовсю и повсюду гуляла по просыпающемуся (а для нас так и не уснувшему) Питеру. «Тыл» периодически подвергался нападкам прознавших (а что вы хотите!) о нём советских ментов, систематически «винтивших» (арестовывавших) зимовавших там людей. В конце концов его центральную входную дверь забили наглухо досками. Однако (это слово ты услышишь ещё неоднократно), придя и столкнувшись с таким «раскладом», мы зашли к «Тылу» с тыла – сзади, через подворотню к нужному двору, с параллельной, Красной улицы. На досягаемой высоте, над козырьком высокого подвала, находилось окно первого этажа одного из «обжитых» нами «флэтов» (квартир) «Тыла», в которое мы с тех пор и стали, вместо главной двери, «входить». Но, чем дальше вступала весна в свои права, тем чаще мы, приезжая к «Тылу», обращали внимание на всё больше проводившиеся, и, конечно же, весьма препятствовавшие нам, ремонтно-строительные работы. На входе уже пёстро красовалась табличка «Инновационный Банк». Подъехав как-то в один из более-менее тёплых уже дней к нашему прекрасному дому, мы, по обыкновению «затаренные» (вооружённые купленным) портвейном, зашли в вышеупомянутый, тихий, необитаемый тыльный дворик, где в близлежавшем подвале методично «раздавили» имевшееся зелье, и полезли, как всегда, через заветное окно, внутрь. И, как только мы оказались в помещении, по закрытой изнутри двери стало ясно, что всё, что нам осталось от нашего «Тыла», условно находится в этой небольшой комнатушке. Отборно и витиевато матерясь, мы ещё раз пять пробовали открыть вход хотя бы в сам «флэт», но безуспешно. Вокруг стояло множество каких-то ящиков. Вскрыв один, мы обнаружили новёхонький гарнитур чешской мебели, в других упаковках было то же самое – даже по нашим скромным подсчётам, «дерево» тянуло на весьма кругленькую сумму. Такую заманчивую возможность нанести ущерб буржуям, я, само собой, упустить был просто не в праве, и без предисловий предложил всем «спалить Тыл ко всем …. (чертям, если хотите, однако в русском лексиконе есть более подходившее для того случая слово)». Гриня, Арканя, и Димулька наперебой, и с различной долей свойственного каждому из них темперамента, стали отговаривать меня от этой «опасной (только это слово они, всего лишь, и употребляли) затеи». Я, однако, был полностью готов немедленно действовать, и, сделав вид, что собрался вылезать на улицу, немного задержался, пропуская остальных вперёд. Когда же они все оказались во дворе, я поджёг в четырёх местах плотную бумажную упаковку, в которую была бережно обёрнута шикарная обстановка будущего инновационного банка, и быстро выбрался наружу. Когда я спрыгнул на потрескавшуюся, неровную асфальтовую поверхность дворика, стёкла комнаты, раскалившись от пожиравшего пространство пламени, уже вовсю жалобно трещали. Повинуясь лишь множество раз проверенному внутреннему чутью, мы пулей рванули с места, выбежав через арку на Красную улицу, и, сев на первый же транспорт, уехали прочь, разгорячённые, переполненные ребяческим азартом и чувством полнейшего удовлетворения. Впоследствии я, конечно же, приезжал полюбоваться на «дело рук своих». Окна пролёта, где была та комната, выгорели, судя по отметинам, до четвёртого этажа. Что ж, это было совсем неудивительно: всё-таки «старый фонд», дранка, качественные «дрова», подветренная сторона «и всё такое», туда им и дорога. Вот так закончились «Суббота» и «Тыл», люди же и память обо Всём, сопутствовавшим нам и им, хорошем, конечно же, осталась.
12 Глава: Про Шевчука.
Когда весна уже ощутимо вступила на питерские просторы, приключений, скажу прямо, не стало больше, не стало и меньше. Как-то раз мы с Шепой поехали сдавать предусмотрительно скопленную ранее стеклотару. Осуществив своё намерение и добавив немного «прайса», где-то в одном из «винников» центрального района купили три «батла» «Тарибаны» – белого добротного, по советским меркам, «крёпа» (креплёного вина). «Раздавив» (распив) один, отложили остальные на следующий день, ибо у нашего 10-го «Б» намечалась поездка на стрельбище, в рамках школьной военной подготовки, под Старый Петергоф. Я заботливо перелил свой батл в солдатскую флягу, и решил, на месте отстрелявшись «потрезвяку» (без спиртного в голове), после спокойно влить его в себя, и поехать на намечавшийся в ДК им. Дзержинского (что на Старо-Невском проспекте) акустический сейшн «ДДТ». На железнодорожной станции «Старый Петергоф», куда все мы приехали на электричке, наш класс ждала пара стареньких автобусов «Паз», готовых нас довезти до намеченной цели. Когда мы уселись в них и поехали, Петруха, «севший на хвост» Шепе, и сам он, не откладывая щекотливое дело в долгий ящик, сразу приговорили имевшийся у них батл. Доехали до стрельбища, благополучно отстрелялись, и тем же маршрутом вернулись к станции. Эти двое, разгорячённые «вайном», стали мне навязчиво предлагать «продолжение банкета» с моим то бишь участием, и, разумеется, батлом, на что получили быстрый и внятный, в шутливой, конечно, форме, отказ. Впрочем, я предложил им в ответ составить мне компанию – прогуляться в близлежащую рощицу, где неспешно намеревался залить внутрь свою драгоценную флягу. Они же, думаю, втайне всё-таки надеясь, что из её содержимого что-нибудь достанется и им, переглянувшись, послушно пошагали за мной. Погода как нельзя максимальнее способствовала распитию: было по-весеннему свежо, и новизна окружающего мира буквально сочилась из-за каждого деревца, стоявшего вместе с остальными, такими же, пока ещё голыми подругами, и, как мне тогда показалось, с радостью и восторгом наблюдавшими за вышеупомянутым процессом (хотя дереву, конечно, и не свойственны подобные чувства). Погуляв и вдоволь нарезвившись под сенью этого гостеприимного лесочка, мы двинули к дому. В электричке меня достаточно «развезло», и я, выйдя на «Сосновой Поляне» (попутчики поехали дальше), позвонил Сашке «Балтике», чтобы подъезжал в «час икс» на троллейбусную остановку у моего дома, где я, в его ожидании, намеревался немного отдохнуть и по возможности хоть сколько-то протрезветь. Когда Балтика вышел прямо на меня из троллейбуса, я, если честно говорить, чувствовал себя всё ещё не так, как этого требовали «суровые реалии» тогдашней жизни, но уже и не так пьяно, как этого, быть может, желал какой-нибудь ущербный мент, чтобы, прикрываясь законом и формой, безнаказанно пошарить в моих тощих карманах. Балтика сказал, что купил в достаточном количестве бутылочного «Жигулёвского», я же попросил его помочь мне дойти до дома. Подремав на диване минут тридцать, как это позволяло время, я поднялся, «выдринчал» (выпил) два батла пайва, и, вместе с «Жигулёвским» и Балтикой, (именно он меня и разбудил) выдвинулся к метро «Площадь Мира», где была забита стрела с остальными. Пригубленное дома пиво свой эффект оказало ещё в дороге, усугубив моё и так не совсем транспортабельное состояние. Посему, собрав последние силы, я добрёл с моими попутчиками до нашего чердака на улице Плеханова, где они решительно собирались, скажу прямо, догнать меня по «определённым параметрам», а может быть, и перегнать (у них это никогда «не ржавело»). Но мне, честно говоря, это, и ещё многое-многое другое, было уже полностью «до лампочки». Попросив «преследователей» оставить мне всего лишь батл «Жигулей», и задремав на деревянном настиле среди чердачного керамзита, я блаженно, по-детски вырубился. Они разбудили меня, когда выпили всё, что у них было, но батл пайва всё же стоял прямо перед моим носом. Взяв его в руку, и почувствовав себя значительно лучше после последнего «привала», я пошёл уже бодрее, держа путь вместе с остальными к Невскому. Пока я шёл, бутылка потихоньку опустела, и неизбежный, как карма, эффект (это же была не вода!) себя долго ждать не заставил. Пока ехали в троллейбусе до Старо-Невского, я опять ощутимо «поплыл», чёрт побери (и это притом, что пьянею я гораздо медленнее остальных моих сотоварищей, и вообще большинства выпивох)! Смешение различных напитков – вот то, что, несмотря на свои неоднозначные последствия, я также неотвратимо, вновь и вновь использовал в бесконечных процедурах и обрядах распития. Вот и сейчас: круг Сансары сделал свой закономерный, 777-й оборот. На нужной остановке мы, кто как, соответственно, «вышли» и направились к окружённому уже ментами и поклонниками ДК. Я тоже «подошёл» поближе, и в тот самый момент толпа, подхватив меня, как мне забавно показалось, вместо знамени, просто внесла в прохладный вестибюль, где я, стоя у пошатывающейся колонны, мог спокойно и как-то отвлечённо наблюдать за бегающими бабульками и ментами, пытавшимися безуспешно воспрепятствовать классической массовой вписке. Потом я решил, что было бы неплохо найти тихое место в зале, и спокойно там подремать до хотя бы минимального протрезвления. И, поскольку мне параллельно хотелось ещё и поприсутствовать на самом сейшене, я выбрал в ещё не заполненном помещении четвёртый ряд от сцены, и благополучно там приземлился. Сел – и, тут же, проснувшись (настойчиво растолкал меня Мартын), понял, что просто проспал всё действо напрочь. Разбудивший же меня стал горячо шептать мне на ухо: «Пойдём с Шевчуком знакомиться!» Я же, изрядно сомневаясь в целесообразности предприятия, «тормозил» (медлил), и, если честно, желал больше продолжить «общение с Морфеем», нежели вообще с кем бы то ни было знакомиться. Но Мартын не унимался. Я же, не видя другого продолжения для заканчивающегося вечера, поднялся, слегка пошатываясь, с откидного, потёртого матерчатого кресла, и медленно потопал за кулисы, к гримёркам. Да, тут хочу, по привычке, кое-что уточнить. Поскольку я, сколько себя помню, живу с Музыкой в голове (с Музыкой в голове – это значит, что алгоритмы и мотивы Музыки в моей голове постоянно крутятся и играют), считаю Её, само собой, чем-то очень своим, близким и родным. Это также вполне естественно распространяется, в моём представлении, и на тех, кто в своё, предназначенное для каждого из них, время, записал Её в ноты, аккорды, или песни. Да, именно, в большинстве случаев, записал, а не написал. С одной стороны – увы, с другой – напротив, прикольно. Ведь, как я это очень быстро понял, подавляющее большинство так называемых авторов классических песен русского (и не только) рока, в общем, мало того, что сами не понимали смысла написанных ими же произведений, и, создавая их, вкладывали на самом деле совершенно другой (мягко говоря), да ещё в реальной жизни представляли из себя нечто убогое и посему закономерно комичное. Однако, эти, для меня весьма существенные аспекты бытия, самому мне подчас вовсе не препятствовали прямо и просто вступать в разговор с кем бы то ни было из таких, нередко известных и почитаемых в народе, артистов. Для меня все всегда были равны, особенно перед Лицом Самой Музыки, радовавшей нас изо дня в день подобно тому, как мама веселит своих детей новыми забавами и играми. И, в противовес расхожим представлениям о «крутости», я имел своё, очень простое: всё зависит от самого человека, от его внутренней красоты или безобразия, и это не перебить никаким «прикидом» (внешним видом), и прочими похожими регалиями. Сейчас, в современных, видоизменённых (только лишь) категориях, это и ещё, быть может, «лайки», «просмотры», а также прочая стадная интернетовская хрень. Настоящая же «Крутотень» – это когда ты постоянно и чётко придерживаешься эффективно действующих в реальной жизни принципов, не взирая на то, какое количество людей рядом с тобой им следует или не следует. Попробуй осуществить это когда-нибудь, и Ты поймёшь, если ещё не понял, только одно: лучше этого ничего другого нет. Ведь, если в Тебе нет одного, то, значит, в Тебе есть тогда другое, и это тоже ясно, как белый день, причём неважно, кем Ты себя сам считаешь: «крутым» или «простым». Ты – тот, кто Ты есть, и по-другому было бы лишь в том случае, если бы ты переменил свои взгляды на противоположные, не свойственные тебе ранее. Не знаю ни одного нормального, хорошего человека, променявшего своё на чужое. Также редко встречаются пришедшие от чужого к себе. В основном, люди круты или нет уже до своего рождения на Свет. Да, и не сочти мои слова странными или опрометчивыми. Вот, и, стало быть, в тот вечер мы с моим попутчиком шли просто поговорить с Юрием Юлиановичем Шевчуком (или, если проще, ЮЮ), движимые, скажу прямо, противоположными (несмотря на нашу так называемую общность интересов) мотивами. Меня интересовала простая, непринуждённая всего лишь беседа «по пьяной лавочке». Мартын же, всегда болезненно мнительный, и склонный к глупому старческому тщеславию, напротив, предвкушал будущее количество готовых быть полученными из всего этого дивидендов. Но в тот вечер я о таких его «нюансах» столь ярко даже не размышлял. Мы завернули за угол открывавшегося артистического коридора, и в дверях первой же комнаты, оказавшейся гримёркой, лоб в лоб, что называется, столкнулись с оживлённым и разгорячённым, по ходу, чем-то, ЮЮ. Рядом стоял Вадик Курылёв, басист ДДТ, и духовик Миша Чернов. Быстро завязавшийся (по, естественно понятным причинам) разговор получился вполне, отмечу, насыщенным и толковым. Мы подробно поговорили о разной музыке, о противостоянии с «официальной системой взглядов и действий». Шевчук затронул тему важности в любой группе роли ритм-секции (связки бас-гитары и барабанов), слаженности и даже родства в этом самих музыкантов. Мы сошлись, в частности, на общем положительном мнении об «алисовской» ритм-секции – Пете Самойлове и Мише Нефёдове. Что на басе и барабанах, как на фундаменте, стоит в команде вся музыка, я знал ещё до этого, и поэтому воодушевлённо, горячо, и смело об этом говорил, так, как будто сам уже «рубил» (играл) в какой-нибудь команде. Немного удивлённый нашей непринуждённостью, и по-детски неприкрытым энтузиазмом, ЮЮ предложил в конце диалога: «Братья, приходите на наш следующий концерт, в «Юбилейный»!» Он сказал, что грядущий сейшн приурочен к какому-то красному военному празднику, и добавил, что, разумеется, для нас он будет бесплатным, то бишь что мы «впишемся» с помощью ДДТ через служебный вход. Для этого нам нужно было всего лишь подойти «в час икс» к «служебке». Там, сообщил ЮЮ, нас будет ждать кто-нибудь из группы, например, «дядя Миша» Чернов.
Через некоторое количество времени, ровно за день до намеченного мероприятия, я сходил в «пивняк» под смачным названием «Мутный Глаз», что на улице Зины Портновой, и купил там десять литров разливного «Жигулёвского». Три из десяти я сразу оприходовал, семилитровую же полную пластмассовую канистру поставил дома, за диван. Намерение было такое, чтоб напоить Шевчука и ДДТ народным напитком максимально обильно. Я знал, что на месте будет и другое бухло, а посему считал стоявший за диваном пайв вполне пригодным, добротным вкладом в «общее дело». На следующий день мы «забились» на «Горьковской», взяли в близлежавшем «виннике» портвейна, я привёз канистру, остальные притащили взятого у себя в округе разливного (кто не знает, термин «разливное» применялось почти всегда именно к пиву в разлив, в советские времена, преимущественно, к «Жигулёвскому», хотя, конечно, были и другие сорта, встречавшиеся, лично мне, значительно реже). Сев на трамвай, мы докатили до «Юбилейного», и, зайдя в ближайший же, пригодный для традиционного ритуала, «парадняк» (подъезд), не откладывая, плотно пригубили. Дойдя до «промежуточного градуса», я посмотрел на свои «карманные» – обычный, довольно увесистый, стандартных размеров, армянский будильник «Севани», который периодически путешествовал со мной в кармане м