Литературный конкурс имени Януша Корчака:
http://www.jerusalem-korczak-home.com/td/td.html
Студия наивного творчества "Корчак":
http://www.jerusalem-korczak-home.com/main/main.htm
==========================================

Читает артистка студии наивного творчества "Корчак" (Иерусалим)
Татьяна Лейнер.

Анна Файн
(Израиль, Бней-Брак)

первое место во втором этапе литературного конкурса имени Януша Корчака
в номинации "ПРОЗА".

Третьяковская балдарея

Разбитый автобус еле дотянул до остановки - главного входа в университет. Сегодня на воротах знакомый охранник, старый Ханан. Я отмечаю про себя, какие коричневые у него веки. Ну как же, он при исполнении, ему нельзя. Ханан впускает меня, не проверив сумки. Ему слишком хорошо знакомо ее содержимое: ключи, кошелек и удостоверение личности. А во внутреннем кармане, среди дамских мелочей, маленькая пластмассовая коробочка с тремя таблетками - моя суточная доза.

Я шагаю к институту, стараясь дышать ртом. Так воняет меньше. После того, как две арабки-уборщицы попытались взорвать здание Сената, некому вывозить грязь с территории университета.

Наш институт был основан американцами на американские деньги, и работают здесь в основном американцы. Они сочиняют новые учебные программы, а я перевожу их на русский язык. Нaчальница Джудит поднимается навстречу из-за компьютера. Над ее столом лозунг: "Мы не можем изменить действительность, только себя". "Тами не придет, - говорит Джудит, - тебе придется самой написать письмо миссис Горовиц". "А что с Тами?" "Взорвалась в автобусе по пути на работу, - будничным голосом сообщает она.

Секретарша Тами, маленькая, худая йеменка с острыми бедрами и впалым животом. Она так мечтала поправиться, верила, что похорошеет, заведет себе парня и выйдет замуж. Я торопливо расстегиваю сумку и достаю таблетку - первую за сегодняшний день. Сладковатое тепло разливается в груди, поднимается к голове. Тами забыта. Я сажусь к компьютеру. "Дорогая миссис Горовиц, - пишу я, - как Вам хорошо известно, мы выполнили наши обязательства, оговоренные в соглашении. Мы создали учебную программу "Прогулки по Святой Земле в трехмерном пространстве". О нет, мы не предлагаем вам бродить по нынешнему Израилю, до неузнаваемости искореженному каскадными терактами. Наши клиенты получат уникальную возможонсть вернуться в 1988 год. Они увидят, какой была страна до рокового дня, когда рейсовый автобус, полный пассажиров, отправился в последний путь по Иудейским горам..." Все спонсоры давно наc бросили, и только миссис Горовиц, ортодоксальная еврейка из Чикаго, все еще подкидывает деньги, да и то крайне нерегулярно.

За окном, где-то в районе студенческих общежитий, гремит взрыв. Не будь таблетки, этот звук остановил бы мне сердце. Но под релаксаном я лишь отмечаю его краем сознания. Он неясен, как слабый пук весенней почки. Письмо готово. Скоро должен подойти директор Джереми, проверить и подписать его. "Джереми позвонил, - сообщает Джудит, - он задерживается. На дорогах сплошные пробки из-за утренних терактов." Что же, я его подожду, а пока зайду в сайт наших конкурентов. Это одна из моих служебных обязанностей - проверять, что там у них новенького.

Нажимаю на желтый квадратик в левом нижнем углу дисплея, и оказываюсь в Иудейских горах. Нет, это не Иудея, конечно. Настоящая Иудея суше и строже, а это Италия или южный Крым. Впрочем, кто его знает: я давно не бывала в той части страны, с тех пор, как арабы взорвали тоннель на объездной дороге возле Бейт-Лехема. Гремит второй взрыв. На этот раз становптся темно, и вырубается компьютер. "У-упс! - кричит Джудит. Когда моя начальница под релаксаном, ее вокабуляр сжимается. Тогда ее память удерживает всего два слова: "упс" для выражения гнева и отчаяния, и "уау" - для радости и восторга. Делать нечего. Пойду поем, я сегодня еще не завтракала, а скоро обед.

В дешевой народной обжорке напротив универа сидит Сашка Гитерман. Я издали вижу его большую сине-белую кипу. Когда-то она держалась на металлической заколке, похожей на канцелярскую скрепку. Но вот и осень наступила, высохли цветы, а сашкины волосы облетели, кипа скользит по лысине и время от времени падает в тарелку. Я беру себе порцию шуармы. Гриль успел остыть, но мясо еще теплое. "Маша, иди сюда, - зовет он. Сашка - мой бывший одноклассник. Его считали вундеркиндом в детском саду, школу он окончил с золотой медалью, попал на международную олимпиаду, и был без экзаменов зачислен на биофак МГУ. Он оказался там единственным евреем. Он и сейчас один-одинешенек в своей лаборатории. Сашкиных коллег уволили из-за недостатка бюджетных средств, а лихие обезьяны, знаете ли, в Америку со всех ног, наутек - как всегда. Сашкины опыты национального значения финансирует правительство. "Что поделываешь, Сашенька? - спрашиваю я. "Если хочешь, расскажу, - улыбается он, - только сначала совершу небольшой экскурс в историю, ты же ничего не помнишь." "Ну давай, совершай. Все равно электричество не скоро врубят".

- До тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года израильтяне гибли на полях сражкений, - начал Сашка, - но мирное население почти не страдало. Так продолжалось до того рокового дня, когда рейсовый автобус, полный пассажиров, отправился в последний путь по Иудейским горам. Слева - встречный поток машин, справа - глубокая пропасть. И тогда террорист-самоубийца бросился на шофера. Автобус потерял управление, перевернулся и упал с обрыва. Это было началом первой интифады. В ход шли камни, бутылки с горючей смесью, ножи и самострелы. Во время второй интифады они разбогатели, обзавелись огнестрельным оружием и натаскали новых террористов-смертников. При третьей интифаде палестинская автономия жировала вовсю: купила минометы, ракеты "Касем", а самоубийцы встали в очередь, чтобы разлететься вдребезги на нашей территории. Ни мирные переговоры, ни военное возмездие не обуздали проклятых сук. Ведь ни одну войну против террора нам не дали закончить наши добрые самаритяне. Христианский мир всегда ждал случая, чтобы принести нас в жертву. Евреи для них - коллективный Иисус, бредущий на Голгофу ради чужого спасения. И тогда один умненький еврей, быший отличник по математике, подсчитал, что если число смертников будет возрастать, как сейчас, в геометрической прогрессии, то к 2050 году все население автономии покончит с собой. Тогда - ура! - наступит вожделенный мир. Надо только набраться терпения и подождать. Набраться терпения, но как? И вот на арену вышел Его Величество релаксан ультима плюс - лучший в мире безопасный транквилизатор. Передозировка вызывает рвоту, поэтому от релаксана невозможно умереть. Ну, о побочном эффекте ты знаешь. Покраснение век, потеря памяти, утрата страха смерти.

- - Сашенька, насчет потери памяти ты что-то сочиняешь. Я вот, например, все помню.
-Нет, дорогая, не сочиняю. Я лично знаком с Гительманом из института Вейцмана. С тем самым, разработчиком релаксана. Да вот, если не веришь, я сейчас устрою тебе небольшой экзамен. Как меня зовут?
-Александр Гитерман, - ответила я после паузы.
- Бекерман. Александр Бекерман. А Гитерман - это твой директор Джереми. Еще вопрос: как называется город, где прошло наше детство?
- Смоква, - не задумываясь, выпаливаю я, и Сашка хохочет. Он бьет себя ладонями по коленям, трясет головой. Кипа сползает с лысины и падает в терелку с шуармой. Он вынимает ее, неторопливо счищает налипшее мясо и снова водружает на голову.
- Ну, а теперь вопрос на засыпку, - торжественно объявляет он, - сколько тебе лет?

Чего не помню, того не помню. Разве можно спрашивать такое у женщины? Думаю, подсчитываю, затем достаю из сумочки зеркальце. Морщинистое лицо с покрасневшими веками смотрит на меня.

- Самое интересное, что эти замечательные свойства - повреждение памяти и утрата страха смерти - передаются по наследству. В прежних поколениях еврейские дети зазубривали Тору и Мишну наизусть. А теперь им слабо!

- Итак, нам было велено терпеть, - продолжает он, - но как долго можно выносить такое? - Сашка махнул рукой в сторону полуразрушенного кампуса.- Я добровольно отказался от релаксана еще десять лет назад, и мое терпение давно иссякло. Единственный способ покончить с ними - бороться с автономией ее же оружием. Нам нужны смертники, много смертников. Проблема заключается в том, что ни одна еврейская мать, даже задолбанная релаксаном, не разрешит своему ребенку покончить с собой.

Он продолжает говорить, а я улетаю. Я часто так улетаю в последнее время. Вижу осколки стекла, развороченные глыбы бетона, горящую проводку, и бульдозер, заглаживающий место, где стоял мой дом. Чуть поодаль - полицейская машина, а в ней - две девушки в синей форме. "Девочки, вы не видели здесь ребенка?" Они не обращают на меня никакого внимания. Наконец одна поворачивается, смотрит непонимающими глазами кроличьих тонов. "Какой ребенок?" "Здесь был мальчик, играл возле дома. Маленький такой, в джинсовой курточке". "Вера! - кричит солдатка проходящей мимо офицерше, - ты мальчика не видела?" "Какого мальчика?" Объясняю и ей, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. "Кажется, его увел мужчина в красной рубашке, - тянет красноглазая крольчиха. "Какой мужчина? Куда увел?" "Кажется, мальчик остался жив. Вроде бы, мы "скорую" ему вызывали. И тот мужчина взялся его сопровождать в больницу" - "В какую больницу?!"

Ломая застежку сумки, я достаю вторую таблетку. Сладкое тепло заполняет грудь, локти сами собой приподнимаются над поверхностью стола. Кажется, я сейчас взлечу. Мучительное видение уходит. Тяжелые, тягучие ириски розовых облаков плывут по небу.
- Мы будем создавать клоны, - говорит Сашка, - у них матка арабской женщины, а у нас - высокие технологии. Мои разработки позволяют за два года построить биофабрику по безматочному выращиванию солдат, лишенных памяти и страха смерти. Клонирование людей запрещено международными законами, но кому какое дело до Израиля? Все давно нас похерили. Наши клоны пойдут на автономию, и тогда ей конец. - отсвет далекого пожара зажигает стекла его очков.

В обжорку входит человек в куфие с большой сумкой в руках. Это террорист, сейчас он будет нас взрывать. Надо бы уйти, но так не хочется, так не хочется... Здесь темно, тепло, покойно. Тихо и сытно, и восточная музыка убаюкивает, укачивает... "Бежим, - шепчет Сашка, хватает меня за руку и силой выволакивает из забегаловки. Мы несемся через дорогу, точнее, это он бежит, а я тащусь, я плыву за ним, как огромное тяжелое облако. Через пять минут раздается взрыв. На втором этаже, прямо над кафе, - стоматологическая клиника. Передняя стена падает, видно, как доктор Бекерман замирает с пинцетом и ватой в руках. Комья известки падают на белый халат, на густые седые брови. Пациентка вжимается в кресло, у нее полный рот штукатурки и глаза, припорошенные белой пылью.

- Сашка, - лепечу я , когда мы добираемся до проходной, - зачем ты мне рассказал? Ведь это государственная тайна.
- После третьей таблетки ты ее забудешь, - визгливо хохочет Сашка, - ну, прощай, кажется, вернули свет.

Я снова на рабочем месте. В нашем американском институте все сотрудники - американцы, и даже сам директор - американец. Горит свет, работают компьютеры. Значит, включился аварийный генератор электричества. Ректор, професор Бекерман, купил его недавно на последние деньги. - У-у-упс, - стонет Джудит. Значит, Бекерман еще не вернулся, и я могу залезть в сайты наших конкурентов. А там, за моей спиной, гибнут люди. Доктор Бекерман и его пaциентка, наверное, упали вместе с креслом. Я достаю еще одну таблетку. Третья тяжело пошла. Кпслятиной свело рот, защипало под языком. Надо бы запить, но кампус вторую неделю без воды.

Сайт конкурентов - это я с удовольствием. Только сначала запишу все, что рассказал мне Бекерман. Про его друга Бекермана из института Бекермана. Про детей, не знающих Тору с Мишной. Почему смешной? Про этих смешных детей. Про циклонов, идущих на Лепестину. А лепестинцы падают, падают и падают. Когда облетит последний, ты умрешь. Нет, я не умру, я нарисую его на стекле, на дисплее нарисую и не умру никогда. А вот и сайт этих гаденышей. Они конкурируют с нами уже две тысячи лет, но мы все еще держимся. Мой любимый сайт "Приход Мессии в трехмерном пространстве". Нажимаю на желтый кавардатик слева внизу, и вот я в Иудее. Нет, это не Иудея, настоящая Иудея суше и старше. Но здесь тоже неплохо. И знакомо до тошноты. Московницы тянут к журчью ветки, полные спелых фиговин. Я уже видела эту картину в гиляровской третьякее. Нет, в третьяковской балдарее. Опять не так. Мой друг Релаксандр прав - я действительно все забываю после третейской таблетовки. В гулярее! В третюковской гулярее.

Все уже в сборе. Молоденький Бар-Раббан, совсем еще отросток, моет в речении журчья белые ноги. Раб Бар-Рабас сидит на земле, обратив к небу слезящиеся глаза в набрякших красных веках. Страшна его улыбка, обнажившая гнилое мясо кровоточащих десен. Старый Иоанн Блюститель тоже здесь, в козьей шкуре, с посохом и пустолетом. Какие коричневые веки! О, если бы все так же бдели, как он! Иоанн указывает куда-то в сторону высокой горы, и вдруг я тоже замечаю: он сходит оттуда, приближается к нам из-за выросли плащаницы. На нем красный хитон, синяя клещевина и кожаные дансалии. Полы клещевины плещутся на ветру. "Моиссея, Моиссея пришел! - кричу я. Барабан и Барабас вторят мне: "Моиссея пришел!" Он подходит ближе. Кого он там прячет за спиной? О, да это же мальчик, маленький мальчик в джинсовой курточке! Я распахиваю толпу и пробираюсь к ним.

- Это не он,- говорит человек в красном хутоне, - но мы склонили его. Этот не знает страха смерти и ничего не помнит. - Мальчик смотрит на меня, не моргая. В это время на горе, там, откуда только что сошел Моиссея, показывается рейсовый автобус, полный пассажиров.

- Мальчик готов, - говорит Моиссея, - Если ты отпустишь его, автобус не упадет. Тогда не будет никакой интифады. Первой интифады не будет, второй антипады не будет, и третьяковской автопады не будет тоже. Решайся, Мария.

Я сажусь на корточки, зарываюсь носом в солнечные, травяные детские волосы и прижимаю ребенка к себе.