Весна! Домучились и мы до радостной поры.
Шлепки и прочие шумы вернулись во дворы,
И царь природы, обретя способность двигаться, хотя
И спотыкаясь, как дитя,— выходит из норы.
Мороз — угрюмый, как монах, и злой, как крокодил,—
Ему готовил полный швах, но, знать, не уследил.
И вот он выполз, троглодит, и с умилением глядит —
Из милосердья не добит, но мнит, что победил.

Ходячий символ, знак, тотем! Связующая нить
Меж тем, что может быть, и тем, чего не может быть!
Заросший, брошенный женой, но выжил, выжил. Боже мой —
Какая дрянь любой живой, когда он хочет жить!
Весна! Ликующая грязь, роенье, пузыри…
Земная нечисть поднялась — их только позови:
Чуть отпустило, все опять готовы жрать, строгать, сновать
И заселять любую пядь подтаявшей земли.

Бродило бродит. Гниль гниет. Ожившая вода,
Кусками скидывая лед, снует туда-сюда.
В бреду всеобщего родства кустам мерещится листва.
Зюйд-вест — дыханье божества — качает провода.
Горит закат. Квадрат окна блуждает по стене.
Усталый он и с ним она лежат на простыне.
Зловонный, дышащий, густой, кипящий похотью настой,
Живая, лживая, постой, дай насладиться мне

Не хлорной известью зимы, не борной кислотой,
Не заоконной, полной тьмы узорной мерзлотой,
Но жадным ростом дрожжевым, асфальтным блеском дождевым,
Живого перед неживым позорной правотой.
Весна! Домучились и мы до радостной поры.
Шлепки и прочие шумы вернулись во дворы,
И царь природы, обретя способность двигаться, хотя
И спотыкаясь, как дитя,— выходит из норы.